21 августа. В шесть утра меня разбудил наблюдатель ООН из России, привлекательный мужчина с восточным именем Тенгиз и европейской внешностью. Он велел мне быстро собираться, поскольку вертолет в Кратье улетает без пятнадцати семь.
Я отвратительно себя чувствовала, а причина столь скверного состояния стояла у моей кровати - наполовину опустевшая бутылка джина. Я скинула в дорожную сумку то, что мне попало на глаза, и спустилась вниз к служебной машине.
Тенгиз отвез меня в аэропорт, и в половине седьмого мы уже сидели в вертолете вместе с тремя мрачными неграми. Я непрерывно зевала и никак не могла собраться с мыслями. От нечего делать я исподтишка рассматривала Тенгиза - правильные черты лица, большие красивые глаза, высокий рост, хорошая фигура. Симпатичный малый. Его, пожалуй, можно назвать красивым. Но не в моем вкусе - чересчур флегматичен и спокоен.
Во время полета я задремала, а проснулась оттого, что Тенгиз ткнул меня в бок и велел выходить. Мы вышли на большую песчаную площадку, вертолет тут же поднялся в небо, швырнув в нас напоследок пыльную тучу. Мне показалось, что я вмиг пропиталась жирной грязью. Солнце неумолимо тиранило нас с высоты, и я чувствовала, что задыхаюсь от вязкой густоты воздуха. «Бедная девочка! Куда ты попала? В самую малярийную провинцию в Камбодже, в самый неподходящий сезон, - насмешливо сказал Тенгиз. - Вчера, пьяненькую, после ресторана подкараулили и велели лететь в Кратье. Вот и попалась рыбка на крючок». У меня не было сил отвечать на его шутки. Через пять минут к нам, поднимая клубы пыли, подкатил джип с американским наблюдателем Майклом.
Вилла, на которую нас привез Майкл, представляла собой обычный деревянный дом с небольшой верандой. В прихожей мимо нас со смущенным смешком метнулась девица-кхмерка. «Она у нас кухаркой работает, - объяснил Тенгиз. - А как видит мужчин, тут же начинает хихикать». «В таком случае она должна беспрерывно хохотать, - заметила я. - Вы ведь тут живете». «То-то и оно, - вздохнул Тенгиз. - Лучше б она за стряпней следила».
Мы сели обедать. Собрались все обитатели дома - американец, англичанин, китаец, японец, кхмер-переводчик и Тенгиз. У меня сложилось впечатление, что все они порядком осточертели друг другу. Ели молча, изредка бросая вежливые фразы о погоде или о качестве еды. Меня устраивало общее молчание - мне было так плохо, что любой разговор казался пыткой. Я вяло поковыряла в тарелке с похлебкой, потом поднялась и сказала, что пойду отдохнуть. Тенгиз проводил меня в свою комнату, где я сразу рухнула на кровать. Басистый вентилятор энергично месил воздух, создавая иллюзию прохлады. Я стащила с себя всю одежду и жалела только, что нельзя снять собственную кожу. Я чувствовала себя рыбой, выброшенной на берег. В Пномпене от жары спасали кондиционеры, здесь же мне казалось, что я попала в оранжерею, полную влажных удушливых испарений.
Я не заметила, как задремала, мне снились какие-то кошмарные сны, и проснулась я в твердой уверенности, что умираю. Я кое-как натянула одежду и выползла на террасу, где коротали свой послеобеденный отдых японец и китаец. При виде меня они что-то быстро спрятали в нижний этаж чайного столика на колесиках. С трудом подбирая английские слова, я сказала им, что у меня малярия и я вот-вот умру. Японец с серьезным видом поставил мне градусник. Чтобы протянуть пять минут, необходимые для измерения температуры, я порылась в столике и нашла то, что от меня спрятали, - японские порнографические журналы. Китаец страшно смутился. Я вытащила из подмышки градусник, показывающий температуру 36,6. Японец прочел мне длинную лекцию, из которой я уловила всего несколько фраз: «Климат в Кратье очень тяжелый. Каждый, кто впервые попадает сюда, чувствует себя заболевшим. Ничего страшного, это со временем пройдет». Я хотела сказать ему, что у меня нет времени, но не смогла подобрать слова. Тогда я взяла стопку журналов и утащила в комнату Тенгиза.
Вскоре явился Тенгиз и застал меня за рассматриванием картинок в журнале. «Неинтересные картинки, - сказала я ему. - Все интимные места закрыты квадратиками». «Как ты себя чувствуешь? - с тревогой спросил он. - Мне сказали, что ты совсем раскисла». «Отвратительно, - ответила я. - Но надо работать. Ты говорил, здесь есть интересный буддистский монастырь. Отвези меня туда».
К монастырю вела лестница из ста с лишним ступенек.
Вокруг яростно росла тропическая зелень, почти отталкивающая своей пышностью. Я поднималась по лестнице, устраивая перерыв через каждые десять ступенек и жадно хватая ртом воздух. Тенгиз наблюдал за мной с ехидной усмешкой.
Первое, что мы увидели наверху, - наглядные изображения суровых наказаний для грешников. Одна из картин показывала прибытие грешников под землю, в ад. Их приводят к главному черту со списком грехов, а он назначает кару в соответствии с тяжестью проступков. Пьяниц заставляют пить огонь, если грешник лгал, его положат на гвозди и вырвут язык, тех, кто прелюбодействовал, отправляют ползать по колючкам, убийц пилят на мелкие кусочки. Эти яркие картины, сделанные в стиле детских рисунков, воздействуют на воображение сильнее, чем десятки проповедей. «Очень доступно», - сказала я, отворачиваясь от картинки, где корчилась в смертных муках погрязшая в распутстве молодая женщина.
В храме был час молитвы. Мне объяснили, что молящиеся не понимают смысла санскритских молитв, они просто наслаждаются мерными звуками и блуждают по лабиринтам своей фантазии. Для вящей красоты священнослужители активно используют электричество и обвешивают алтари гирляндами сверкающих фонариков. Будда становится похож на рождественскую елку. Я спросила одну из монахинь, бритоголовую женщину преклонных лет, глядя на нее с безмерным уважением, как же ей удалось с легкостью отказаться от земных удовольствий. «Ну, это нетрудно, - ответила она с улыбкой. - Буддисты считают, что человек должен посвятить себя Богу, когда он уже закончил земные дела - создал семью, родил и воспитал детей, сделал карьеру. Изжив в себе желания, можно с легким сердцем идти в храм и любоваться несуетной созерцательностью, отрешенностью от времени неподвижного Будды». Мне такой взгляд на вещи показался очень разумным. Действительно, глупо тратить молодость и зрелость на молитвы,потопив в религиозных догмах все горячие желания человеческого естества. Это вызов природе. Логичнее прийти в монастырь успокоенным, равнодушным к плотским и иным утехам.
Мы вышли из храма, когда уже стемнело, и я спросила Тенгиза, где здесь можно поразвлечься.
- Поразвлечься? - спросил он, вытаращив на меня глаза.
- Вот именно, - отрезала я. - И нечего корчить мне рожи и делать вид, что вы целыми днями работаете. Ну, куда вы ходите всей компанией выпить? В какие кафе или рестораны?
- Обычно в публичные дома.
- И что, вы покупаете кхмерок? - спросила я с любопытством.
- Да нет же, - с досадой ответил Тенгиз. - Просто это единственные общественные места, где вечерами собирается народ.
- А вы меня сводите туда сегодня? Вам как раз будет полезно посидеть за выпивкой всей честной компанией, сгладить шероховатости совместного житья.
Вечером мы отправились в бордель. В Кратье работают три публичных дома. Ближе к ночи в них зажигаются гирлянды огоньков, и скучающие ооновцы отправляются туда пить противное теплое пиво. Мое появление в борделе произвело сенсацию - крохотные смуглые женщины окружили меня с детским щебетом. Их пальчики взялись за исследовательскую работу - они ощупывали и тормошили меня, как новую куклу, оценивали качество кожи, из которой сшита белая женщина, рассматривали платье и туфли. Я отдалась на милость этих маленьких бесцеремонных зверьков - одна проститутка наливала мне бокал пепси, другая обмахивала веером мои ноги, третья выпрашивала у меня фотографии, чтобы повесить над своей кроваткой, и сравнивала цвет и мягкость наших рук.
Эти женщины производят обманчивое впечатление молоденьких девочек из-за маленького роста, высокого голоса и гладкости кожи, которая благодаря влажному климату долго не стареет. Их выдает только утомленное выражение глаз. Целыми днями они, в ожидании добычи, лежат в гамаках и отгоняют веером назойливых мух. Белых мужчин они встречают с почтительными улыбками и предоставляют в их распоряжение свои прелести за три доллара. Они, как зеркало, отражают каждого мужчину, который в них смотрится. Кхмерки чрезвычайно стыдливы и занимаются любовью только в платьях, они даже моются, не снимая нижнего белья. Мужчины выходят отсюда с легкими чреслами и звоном виски в висках, мечтая о поцелуях, не оплаченных деньгами. И надо отдать должное служащим ООН - они покупают любовь только в случае крайней нужды. Чаще в бордель идут от скуки, когда тоска берет за горло, чтобы скоротать вечерок и получить суррогат женского общения.
Комната проститутки украшена с наивностью пятнадцатилетней школьницы - стены заклеены фотографиями кукольных таиландских красоток с конфетными улыбками, с потолка свисают фигурки, вырезанные из цветной бумаги. Это душное тесное помещение, где нет вентиляторов, влажные липкие простыни предназначены для быстрого сопряжения, лишенного иллюзий. Но даже здесь требуется романтическая бутафория - полог, защищающий от москитов, пышно украшен розочками, а на потолке блестят звезды из серебряной фольги (жалкое подобие ночного неба). То, что называется пороком, обезоружило меня своей непосредственностью и наивностью.
Легкомысленная обстановка подтолкнула нас к фривольным разговорам. Майкл рассказал, как развлекались в Сингапуре американские солдаты. Покупали молоденькую проститутку, сажали ее под круглый стол. Все стаскивали штаны и садились вокруг стола. Проститутка делала кому-нибудь минет. Счастливчику важно было сохранить невозмутимое выражение лица и сдержать стоны наслаждения. Присутствующие старались угадать, кому в данный момент хорошо. Если догадка оказывалась верной, проигравший оплачивал выпивку. Я сказала Майклу: «Если б тут не было меня, вы бы наверняка развлеклись подобным способом». Он смущенно рассмеялся в ответ.
От разговоров о сексе мы перешли к местным историям. Мне рассказали хороший способ защиты от пуль. Он довольно изощрен, но многократно проверен: надо сделать ребенка любимой женщине. На пятом месяце беременности отвести ее в лес, вспороть ей живот ножом и достать зародыш. То, что при такой операции возлюбленная умирает, имеет второстепенное значение. Затем нужно основательно прокоптить зародыш на огне с тем, чтобы он уменьшился в размерах и не гнил. Теперь можно носить его у сердца, как крохотный бронежилет. И еще одно условие: талисман «копченый зародыш» не имеет волшебной силы, если женщина не пошла на смерть добровольно, движимая чувством любви и силой самопожертвования.
Эти страшные рассказы приобретают особую достоверность, когда слушаешь их душным тропическим вечером в самом гнилом малярийном месте Камбоджи. Ароматы тропиков доносятся порывом ветра и ударяют в голову - запахи свежих цветов и диких зверей. Изредка можно услышать одиночный выстрел (так от дома отгоняют злых духов). Стакан джина на столе - добрый вечерний друг и весьма наивное средство защиты от малярии. Прихлебывая «еловую» жидкость, я думала о том, что Европа и Азия имеют разное кровообращение - то, что естественно для азиата, неприемлемо для европейца. Тропическое солнце, подмешанное в кровь, рождает фантазии и обычаи, которые в более умеренном климате покажутся порождением больного мозга. Но когда ведешь жизнь, далекую от раздумий и прикрас цивилизации, на девственной земле, в окружении людей с кожей кофейного цвета, любое суеверие кажется столь же логичным и трезвым, как статья уголовного кодекса.
В борделе я познакомилась с веселым буддийским священником Паной - девять лет он был монахом в таиландском монастыре, а потом перебрался на родину, в Камбоджу, с целью всласть пожить мирской жизнью.
- Мне стало скучно в монастыре - там слишком много лицемерия, - пожаловался Пана. - Многие монахи пьют вино и водят девочек, а притворяются, что их единственная цель - достижение нирваны.
- Что же такое нирвана? - полюбопытствовала я.
- Это чудесное состояние, при котором нет рождения и смерти. Человек прошел трудный путь нескольких рождений и добрыми делами добился райского блаженства как Будда. В прежние времена это удавалось людям, а сейчас о нирване и не слышно.
Если я ушел из монастыря, это вовсе не значит, что я плюнул на нирвану. Постараюсь совершать добрые поступки в миру.
- Пана, не слишком ли резкий переход от монастыря к борделю?
- Религия не существует отдельно от общества. Наивно полагать, что мирская жизнь не влияет на монашескую. Происходит взаимопроникновение идеала и реалий. Если я с монахами, я молюсь, если с пьяницами, пью (кстати, в древности использовали вино как лекарство), если в публичном доме, то снимаю девчонку.
И помни: совершенство не приходит сразу. Трудно вырубить лес за день, легче это сделать постепенно - дерево за деревом. Так поступают мудрые люди. В этом месяце я иду в бордель девять раз, в следующем месяце восемь раз, к концу года я сведу посещения до трех. Таким образом, я все ближе подбираюсь к совершенству.
- По-моему, ты весьма прохладный буддист и твоя нирвана - это женщина.
Пана расхохотался, оценив шутку, и хитро сказал:
- Тогда в следующей жизни я буду чертом. Он выпил виски, взял самую молоденькую проститутку и отправился в ее любовное гнездышко. А мы поехали на виллу.
Я едва ворочала языком от усталости и джина. На вилле было темно, хоть глаз выколи. «Электричество здесь выключают в девять часов вечера», - сказал Тенгиз, зажигая керосиновую лампу и ставя на плиту чайник. От света ящерицы, сидевшие на потолке, разбежались по темным углам. Стояла знойная тишина, прерываемая вскриками ночных животных. Каждый шорох был слышен с пугающей отчетливостью.
- Покажи мне, где я буду спать, - сказала я Тенгизу, когда мы уже напились чаю.
- Как это где? - удивился он. - В моей комнате. Где же еще?
- А ты где будешь ночевать? - с напряжением в голосе спросила я.
- Там же.
- Надеюсь, ты шутишь? В твоей комнате всего одна кровать.
- Не бойся, я к тебе не буду приставать.
- Но твои коллеги подумают, что я твоя любовница.
- Они не сомневаются в этом. Если тебе не лень, попытайся их разубедить, - холодно заметил Тенгиз.
При тусклом свете одинокой свечи я вымылась под ледяным душем и на всякий случай побрила ноги. В комнате Тенгиза из-за отсутствия электричества не работали вентиляторы, горячий жирный воздух казался почти осязаемым. Я быстро разделась и скользнула на жаркое ложе. Тенгиз опустил легкий белый полог от москитов и вытянулся рядом. Мне казалось, я слышу, как колотится его сердце.
- Я уже полгода не был с белой женщиной, - тихо сказал Тенгиз.
- К чему ты это говоришь? - мгновенно ощетинившись, спросила я.
- Просто так. Мысли вслух.
- Пожалуйста, избавь меня от подобных замечаний. Лучше дай мне какую-нибудь простыню, чтоб я могла прикрыться.
- У меня есть только махровое полотенце, но ты под ним взмокнешь.
- Ничего страшного. Давай его сюда. Так надежнее.
- Даша, ну что за глупости! Здесь все равно темно. Я тебя не вижу.
Я прикрыла грудь полотенцем и почувствовала себя в сауне, на верхней полке. Все тело покрылось испариной. Вдруг послышался пронзительный писк и топот маленьких ножек.
- Что это? - вскрикнула я и села на кровати, вся дрожа от страха.
- Крысы, - флегматично ответил Тенгиз.
- Судя по грохоту, их тут целое стадо, - заметила я. - А они могут забраться на кровать?
- Нет, не бойся, - успокоил он меня. - Тем более я надежно закрепил полог.
В эту ночь мы оба долго не могли заснуть, непрестанно ворочались, задевая друг друга обнаженными телами. Когда я наконец задремала, мне приснились змеи, вползающие на нашу кровать через дырку в пологе. Я проснулась от собственного крика и разбудила Тенгиза.
- Что случилось? - испуганно спросил он.
- Змеи! На кровати клубок змей! - Я была почти в истерике.
Тенгиз включил маленький фонарик и осветил постель. Я инстинктивно прикрылась полотенцем.
- Никого здесь нет. Успокойся, - ласково сказал он и как будто невзначай погладил меня по ноге. - У тебя такая нежная кожа, - вздохнул он.
- Иди к черту, - буркнула я, отдернув ногу. Я снова попыталась уснуть, но крысы резвились вовсю. Кто-то рассказывал мне, что если крыса ночью доберется до человека и станет грызть ему ногу, тот не почувствует во сне боли, поскольку хитрое животное выделяет со слюной специальное обезболивающее вещество. Где-то вдалеке грохотал гром. Только на рассвете я впала в тяжелое забытье.
Я отвратительно себя чувствовала, а причина столь скверного состояния стояла у моей кровати - наполовину опустевшая бутылка джина. Я скинула в дорожную сумку то, что мне попало на глаза, и спустилась вниз к служебной машине.
Тенгиз отвез меня в аэропорт, и в половине седьмого мы уже сидели в вертолете вместе с тремя мрачными неграми. Я непрерывно зевала и никак не могла собраться с мыслями. От нечего делать я исподтишка рассматривала Тенгиза - правильные черты лица, большие красивые глаза, высокий рост, хорошая фигура. Симпатичный малый. Его, пожалуй, можно назвать красивым. Но не в моем вкусе - чересчур флегматичен и спокоен.
Во время полета я задремала, а проснулась оттого, что Тенгиз ткнул меня в бок и велел выходить. Мы вышли на большую песчаную площадку, вертолет тут же поднялся в небо, швырнув в нас напоследок пыльную тучу. Мне показалось, что я вмиг пропиталась жирной грязью. Солнце неумолимо тиранило нас с высоты, и я чувствовала, что задыхаюсь от вязкой густоты воздуха. «Бедная девочка! Куда ты попала? В самую малярийную провинцию в Камбодже, в самый неподходящий сезон, - насмешливо сказал Тенгиз. - Вчера, пьяненькую, после ресторана подкараулили и велели лететь в Кратье. Вот и попалась рыбка на крючок». У меня не было сил отвечать на его шутки. Через пять минут к нам, поднимая клубы пыли, подкатил джип с американским наблюдателем Майклом.
Вилла, на которую нас привез Майкл, представляла собой обычный деревянный дом с небольшой верандой. В прихожей мимо нас со смущенным смешком метнулась девица-кхмерка. «Она у нас кухаркой работает, - объяснил Тенгиз. - А как видит мужчин, тут же начинает хихикать». «В таком случае она должна беспрерывно хохотать, - заметила я. - Вы ведь тут живете». «То-то и оно, - вздохнул Тенгиз. - Лучше б она за стряпней следила».
Мы сели обедать. Собрались все обитатели дома - американец, англичанин, китаец, японец, кхмер-переводчик и Тенгиз. У меня сложилось впечатление, что все они порядком осточертели друг другу. Ели молча, изредка бросая вежливые фразы о погоде или о качестве еды. Меня устраивало общее молчание - мне было так плохо, что любой разговор казался пыткой. Я вяло поковыряла в тарелке с похлебкой, потом поднялась и сказала, что пойду отдохнуть. Тенгиз проводил меня в свою комнату, где я сразу рухнула на кровать. Басистый вентилятор энергично месил воздух, создавая иллюзию прохлады. Я стащила с себя всю одежду и жалела только, что нельзя снять собственную кожу. Я чувствовала себя рыбой, выброшенной на берег. В Пномпене от жары спасали кондиционеры, здесь же мне казалось, что я попала в оранжерею, полную влажных удушливых испарений.
Я не заметила, как задремала, мне снились какие-то кошмарные сны, и проснулась я в твердой уверенности, что умираю. Я кое-как натянула одежду и выползла на террасу, где коротали свой послеобеденный отдых японец и китаец. При виде меня они что-то быстро спрятали в нижний этаж чайного столика на колесиках. С трудом подбирая английские слова, я сказала им, что у меня малярия и я вот-вот умру. Японец с серьезным видом поставил мне градусник. Чтобы протянуть пять минут, необходимые для измерения температуры, я порылась в столике и нашла то, что от меня спрятали, - японские порнографические журналы. Китаец страшно смутился. Я вытащила из подмышки градусник, показывающий температуру 36,6. Японец прочел мне длинную лекцию, из которой я уловила всего несколько фраз: «Климат в Кратье очень тяжелый. Каждый, кто впервые попадает сюда, чувствует себя заболевшим. Ничего страшного, это со временем пройдет». Я хотела сказать ему, что у меня нет времени, но не смогла подобрать слова. Тогда я взяла стопку журналов и утащила в комнату Тенгиза.
Вскоре явился Тенгиз и застал меня за рассматриванием картинок в журнале. «Неинтересные картинки, - сказала я ему. - Все интимные места закрыты квадратиками». «Как ты себя чувствуешь? - с тревогой спросил он. - Мне сказали, что ты совсем раскисла». «Отвратительно, - ответила я. - Но надо работать. Ты говорил, здесь есть интересный буддистский монастырь. Отвези меня туда».
К монастырю вела лестница из ста с лишним ступенек.
Вокруг яростно росла тропическая зелень, почти отталкивающая своей пышностью. Я поднималась по лестнице, устраивая перерыв через каждые десять ступенек и жадно хватая ртом воздух. Тенгиз наблюдал за мной с ехидной усмешкой.
Первое, что мы увидели наверху, - наглядные изображения суровых наказаний для грешников. Одна из картин показывала прибытие грешников под землю, в ад. Их приводят к главному черту со списком грехов, а он назначает кару в соответствии с тяжестью проступков. Пьяниц заставляют пить огонь, если грешник лгал, его положат на гвозди и вырвут язык, тех, кто прелюбодействовал, отправляют ползать по колючкам, убийц пилят на мелкие кусочки. Эти яркие картины, сделанные в стиле детских рисунков, воздействуют на воображение сильнее, чем десятки проповедей. «Очень доступно», - сказала я, отворачиваясь от картинки, где корчилась в смертных муках погрязшая в распутстве молодая женщина.
В храме был час молитвы. Мне объяснили, что молящиеся не понимают смысла санскритских молитв, они просто наслаждаются мерными звуками и блуждают по лабиринтам своей фантазии. Для вящей красоты священнослужители активно используют электричество и обвешивают алтари гирляндами сверкающих фонариков. Будда становится похож на рождественскую елку. Я спросила одну из монахинь, бритоголовую женщину преклонных лет, глядя на нее с безмерным уважением, как же ей удалось с легкостью отказаться от земных удовольствий. «Ну, это нетрудно, - ответила она с улыбкой. - Буддисты считают, что человек должен посвятить себя Богу, когда он уже закончил земные дела - создал семью, родил и воспитал детей, сделал карьеру. Изжив в себе желания, можно с легким сердцем идти в храм и любоваться несуетной созерцательностью, отрешенностью от времени неподвижного Будды». Мне такой взгляд на вещи показался очень разумным. Действительно, глупо тратить молодость и зрелость на молитвы,потопив в религиозных догмах все горячие желания человеческого естества. Это вызов природе. Логичнее прийти в монастырь успокоенным, равнодушным к плотским и иным утехам.
Мы вышли из храма, когда уже стемнело, и я спросила Тенгиза, где здесь можно поразвлечься.
- Поразвлечься? - спросил он, вытаращив на меня глаза.
- Вот именно, - отрезала я. - И нечего корчить мне рожи и делать вид, что вы целыми днями работаете. Ну, куда вы ходите всей компанией выпить? В какие кафе или рестораны?
- Обычно в публичные дома.
- И что, вы покупаете кхмерок? - спросила я с любопытством.
- Да нет же, - с досадой ответил Тенгиз. - Просто это единственные общественные места, где вечерами собирается народ.
- А вы меня сводите туда сегодня? Вам как раз будет полезно посидеть за выпивкой всей честной компанией, сгладить шероховатости совместного житья.
Вечером мы отправились в бордель. В Кратье работают три публичных дома. Ближе к ночи в них зажигаются гирлянды огоньков, и скучающие ооновцы отправляются туда пить противное теплое пиво. Мое появление в борделе произвело сенсацию - крохотные смуглые женщины окружили меня с детским щебетом. Их пальчики взялись за исследовательскую работу - они ощупывали и тормошили меня, как новую куклу, оценивали качество кожи, из которой сшита белая женщина, рассматривали платье и туфли. Я отдалась на милость этих маленьких бесцеремонных зверьков - одна проститутка наливала мне бокал пепси, другая обмахивала веером мои ноги, третья выпрашивала у меня фотографии, чтобы повесить над своей кроваткой, и сравнивала цвет и мягкость наших рук.
Эти женщины производят обманчивое впечатление молоденьких девочек из-за маленького роста, высокого голоса и гладкости кожи, которая благодаря влажному климату долго не стареет. Их выдает только утомленное выражение глаз. Целыми днями они, в ожидании добычи, лежат в гамаках и отгоняют веером назойливых мух. Белых мужчин они встречают с почтительными улыбками и предоставляют в их распоряжение свои прелести за три доллара. Они, как зеркало, отражают каждого мужчину, который в них смотрится. Кхмерки чрезвычайно стыдливы и занимаются любовью только в платьях, они даже моются, не снимая нижнего белья. Мужчины выходят отсюда с легкими чреслами и звоном виски в висках, мечтая о поцелуях, не оплаченных деньгами. И надо отдать должное служащим ООН - они покупают любовь только в случае крайней нужды. Чаще в бордель идут от скуки, когда тоска берет за горло, чтобы скоротать вечерок и получить суррогат женского общения.
Комната проститутки украшена с наивностью пятнадцатилетней школьницы - стены заклеены фотографиями кукольных таиландских красоток с конфетными улыбками, с потолка свисают фигурки, вырезанные из цветной бумаги. Это душное тесное помещение, где нет вентиляторов, влажные липкие простыни предназначены для быстрого сопряжения, лишенного иллюзий. Но даже здесь требуется романтическая бутафория - полог, защищающий от москитов, пышно украшен розочками, а на потолке блестят звезды из серебряной фольги (жалкое подобие ночного неба). То, что называется пороком, обезоружило меня своей непосредственностью и наивностью.
Легкомысленная обстановка подтолкнула нас к фривольным разговорам. Майкл рассказал, как развлекались в Сингапуре американские солдаты. Покупали молоденькую проститутку, сажали ее под круглый стол. Все стаскивали штаны и садились вокруг стола. Проститутка делала кому-нибудь минет. Счастливчику важно было сохранить невозмутимое выражение лица и сдержать стоны наслаждения. Присутствующие старались угадать, кому в данный момент хорошо. Если догадка оказывалась верной, проигравший оплачивал выпивку. Я сказала Майклу: «Если б тут не было меня, вы бы наверняка развлеклись подобным способом». Он смущенно рассмеялся в ответ.
От разговоров о сексе мы перешли к местным историям. Мне рассказали хороший способ защиты от пуль. Он довольно изощрен, но многократно проверен: надо сделать ребенка любимой женщине. На пятом месяце беременности отвести ее в лес, вспороть ей живот ножом и достать зародыш. То, что при такой операции возлюбленная умирает, имеет второстепенное значение. Затем нужно основательно прокоптить зародыш на огне с тем, чтобы он уменьшился в размерах и не гнил. Теперь можно носить его у сердца, как крохотный бронежилет. И еще одно условие: талисман «копченый зародыш» не имеет волшебной силы, если женщина не пошла на смерть добровольно, движимая чувством любви и силой самопожертвования.
Эти страшные рассказы приобретают особую достоверность, когда слушаешь их душным тропическим вечером в самом гнилом малярийном месте Камбоджи. Ароматы тропиков доносятся порывом ветра и ударяют в голову - запахи свежих цветов и диких зверей. Изредка можно услышать одиночный выстрел (так от дома отгоняют злых духов). Стакан джина на столе - добрый вечерний друг и весьма наивное средство защиты от малярии. Прихлебывая «еловую» жидкость, я думала о том, что Европа и Азия имеют разное кровообращение - то, что естественно для азиата, неприемлемо для европейца. Тропическое солнце, подмешанное в кровь, рождает фантазии и обычаи, которые в более умеренном климате покажутся порождением больного мозга. Но когда ведешь жизнь, далекую от раздумий и прикрас цивилизации, на девственной земле, в окружении людей с кожей кофейного цвета, любое суеверие кажется столь же логичным и трезвым, как статья уголовного кодекса.
В борделе я познакомилась с веселым буддийским священником Паной - девять лет он был монахом в таиландском монастыре, а потом перебрался на родину, в Камбоджу, с целью всласть пожить мирской жизнью.
- Мне стало скучно в монастыре - там слишком много лицемерия, - пожаловался Пана. - Многие монахи пьют вино и водят девочек, а притворяются, что их единственная цель - достижение нирваны.
- Что же такое нирвана? - полюбопытствовала я.
- Это чудесное состояние, при котором нет рождения и смерти. Человек прошел трудный путь нескольких рождений и добрыми делами добился райского блаженства как Будда. В прежние времена это удавалось людям, а сейчас о нирване и не слышно.
Если я ушел из монастыря, это вовсе не значит, что я плюнул на нирвану. Постараюсь совершать добрые поступки в миру.
- Пана, не слишком ли резкий переход от монастыря к борделю?
- Религия не существует отдельно от общества. Наивно полагать, что мирская жизнь не влияет на монашескую. Происходит взаимопроникновение идеала и реалий. Если я с монахами, я молюсь, если с пьяницами, пью (кстати, в древности использовали вино как лекарство), если в публичном доме, то снимаю девчонку.
И помни: совершенство не приходит сразу. Трудно вырубить лес за день, легче это сделать постепенно - дерево за деревом. Так поступают мудрые люди. В этом месяце я иду в бордель девять раз, в следующем месяце восемь раз, к концу года я сведу посещения до трех. Таким образом, я все ближе подбираюсь к совершенству.
- По-моему, ты весьма прохладный буддист и твоя нирвана - это женщина.
Пана расхохотался, оценив шутку, и хитро сказал:
- Тогда в следующей жизни я буду чертом. Он выпил виски, взял самую молоденькую проститутку и отправился в ее любовное гнездышко. А мы поехали на виллу.
Я едва ворочала языком от усталости и джина. На вилле было темно, хоть глаз выколи. «Электричество здесь выключают в девять часов вечера», - сказал Тенгиз, зажигая керосиновую лампу и ставя на плиту чайник. От света ящерицы, сидевшие на потолке, разбежались по темным углам. Стояла знойная тишина, прерываемая вскриками ночных животных. Каждый шорох был слышен с пугающей отчетливостью.
- Покажи мне, где я буду спать, - сказала я Тенгизу, когда мы уже напились чаю.
- Как это где? - удивился он. - В моей комнате. Где же еще?
- А ты где будешь ночевать? - с напряжением в голосе спросила я.
- Там же.
- Надеюсь, ты шутишь? В твоей комнате всего одна кровать.
- Не бойся, я к тебе не буду приставать.
- Но твои коллеги подумают, что я твоя любовница.
- Они не сомневаются в этом. Если тебе не лень, попытайся их разубедить, - холодно заметил Тенгиз.
При тусклом свете одинокой свечи я вымылась под ледяным душем и на всякий случай побрила ноги. В комнате Тенгиза из-за отсутствия электричества не работали вентиляторы, горячий жирный воздух казался почти осязаемым. Я быстро разделась и скользнула на жаркое ложе. Тенгиз опустил легкий белый полог от москитов и вытянулся рядом. Мне казалось, я слышу, как колотится его сердце.
- Я уже полгода не был с белой женщиной, - тихо сказал Тенгиз.
- К чему ты это говоришь? - мгновенно ощетинившись, спросила я.
- Просто так. Мысли вслух.
- Пожалуйста, избавь меня от подобных замечаний. Лучше дай мне какую-нибудь простыню, чтоб я могла прикрыться.
- У меня есть только махровое полотенце, но ты под ним взмокнешь.
- Ничего страшного. Давай его сюда. Так надежнее.
- Даша, ну что за глупости! Здесь все равно темно. Я тебя не вижу.
Я прикрыла грудь полотенцем и почувствовала себя в сауне, на верхней полке. Все тело покрылось испариной. Вдруг послышался пронзительный писк и топот маленьких ножек.
- Что это? - вскрикнула я и села на кровати, вся дрожа от страха.
- Крысы, - флегматично ответил Тенгиз.
- Судя по грохоту, их тут целое стадо, - заметила я. - А они могут забраться на кровать?
- Нет, не бойся, - успокоил он меня. - Тем более я надежно закрепил полог.
В эту ночь мы оба долго не могли заснуть, непрестанно ворочались, задевая друг друга обнаженными телами. Когда я наконец задремала, мне приснились змеи, вползающие на нашу кровать через дырку в пологе. Я проснулась от собственного крика и разбудила Тенгиза.
- Что случилось? - испуганно спросил он.
- Змеи! На кровати клубок змей! - Я была почти в истерике.
Тенгиз включил маленький фонарик и осветил постель. Я инстинктивно прикрылась полотенцем.
- Никого здесь нет. Успокойся, - ласково сказал он и как будто невзначай погладил меня по ноге. - У тебя такая нежная кожа, - вздохнул он.
- Иди к черту, - буркнула я, отдернув ногу. Я снова попыталась уснуть, но крысы резвились вовсю. Кто-то рассказывал мне, что если крыса ночью доберется до человека и станет грызть ему ногу, тот не почувствует во сне боли, поскольку хитрое животное выделяет со слюной специальное обезболивающее вещество. Где-то вдалеке грохотал гром. Только на рассвете я впала в тяжелое забытье.